«Я хочу развивать такое кино, которое было бы… Ну, как если бы игровой фильм был чем-то вроде эссе. Кино, которое маневрирует между документальным и игровым. Кино как книга, текст как изображение» — говорит Питер Гринуэй.
Воинствующая эстетика имеет своего вдохновителя с конца 80-х годов. В первую очередь рисовальщик и сенсорик, Гринуэй готовит и подает изысканное визуальное пиршество, оживляет образы, созданные воображением, играет и эпатирует. «Мы все ищем новые способы использования киноязыка, мы должны найти новую визуальную оболочку для совершенно новых ощущений» — говорит режиссер. Нужно отдать должное — такими задачами обременяют себя далеко не все режиссеры. И можно по-разному относиться к бывшему архитектору, а ныне одному из самых одиозных режиссеров, но одного не отнять — дивные новые образы он создает. В своей новой работе режиссер пытается компилировать пионерские приемы самого Эйзенштейна и новые технические возможности нашего времени.
«Я не ощущаю себя в полной мере режиссёром, скорее „гибридом“, что меня действительно интересует, так это живопись и литература… мне интересно передавать идеи картинками, визуальными средствами. Я image-maker» — признается Гринуэй. И вот на картине всплывают узнаваемые эйзенштейновские красные флаги, «растроение» кадра, используются приемы «быстрого» революционного монтажа.
Известная гринуэевская нарочитость и страсть до тошноты подчеркивать самое мерзкое в человеке здесь несколько приглушена. Видимо, мастер художественного образа подсознательно ассоциирует себя с героем — революционером в кино. Сергей Михайлович хоть и предстал на экране уродливым педиком с маленьким членом, но все-таки, это история о гении и личности, к которой престарелый режиссер относится уважительно и понимает, что людей такого уровня в кино нет и, скорее всего, не будет.
Форма хоть и довлеет над содержанием, но сюжет вполне динамичен, а для данного режиссера — так просто удивительно скор. Лишенная прежней тяжеловесности карнавализация вояжа, быстрое знакомство с городом, летящая походка человека, как выпущенной на волю птицы, томившейся в СССР… Во всем видно стремление Гринуэя отойти наконец-то от неуклюжих, громогласных визуальных непотребств в сторону яркой, лощеной картинки и отточенного монтажа.
В Гуанахуато в 1931 году Эйзенштейн работал над документальным фильмом «Да здравствует Мексика!», обрел в качестве друзей Фриду Кало и Диего Риверу. Но главным событием мексиканского турне выглядит, известное только по слухам, знакомство Эйзенштейна с сопровождающим по Гадуахамо молодым красавцем Паломино. И если Гринуэй хотел обнажить вместе с телом и душу великого реформатора в кино, то второе удалось ему явно хуже. Столь подробный акт дефлорирования у содомитов был изучен мною впервые. Все присутствующие в зале могут выступать с публичными лекциями, по теории, по крайней мере. Именно в таком преподношении «жизни» героя чувствуется что-то от Сальери. Человек с пороками, но почему такого человека поцеловал Бог, а многих нет…
Каждый кадр фильма — самодостаточная картинка, сюжет танцует, диалоги порой не связаны, но образы и характеры очерчены хорошо. Много слов о революции и Сталине, о Мексике с ее симбиозом католичества и язычества. Паломино произносит в одной из сцен: «Мексика ждала захвата, древним народам было известно о нем из предсказаний, она не споротивлялась».
В итоге, здравствует постмодернизм, в дело которого Эйзенштейн также внес свою лепту.
