Поначалу я думала писать только про «Дурака», ибо от споров о великом нашем «Левиафане» уже тошнит, но, простите, не сдержалась.
— О чем ты думал?
— О людях, родная.
— А мы с Антоном (сыном) не люди?
— В общаге 800 человек.
— И все твои жены и дети?
— Там сотни живых людей, сотни! Совесть есть у тебя, нет?
— Дим, они нам никто
— Неужели ты не понимаешь, что мы живём, как свиньи, и дохнем, как свиньи, только потому, что мы друг другу никто?
Кто мы? Почему как свиньи? Это кино ругательное, попрошу его ко мне не применять. Зачем огульно судить? Зачем вешать ярлык, чем грешит тот же Звягинцев, на «всю глухую глубинку»?
Когда я задаю эти вопросы в пространство — мне чаще всего прилетает ответ: «Они художники, они так видят! Ты что за цензуру? Ты хочешь 37-ой?» Как вы думаете, я хочу 37-ой?
Но и восхваление современного «возрождающегося кинематографа», который ежесекундно окунает меня в ушат с рашкой-гавняшкой, мне не импонирует.
Нарочитая героизация честного сантехника — на всю историю единственный пострадавший за грехи всего города (злобных бюрократов почти не жалко — «они наворовали, и поделом им»).
А теперь спросите себя: что легче — раскритиковать власть, окунуть мордой в грязь, с заранее найденным оправданием — «я художник, я так вижу!» — или изобрести способ, как сделать людей лучше, придумать новый актуальный рецепт Капель датского короля, да просто показать пример иной модели поведения, отличной от «безнадежно спивающейся глубинки»? Есть ли в обоих фильмах хоть отдаленное предчувствие катарсиса? — Нет, нету. Тогда, какова их ценность? — Правильно — грош.
Звягинцев очень, по-настоящему очень, одаренный человек, он способен чужую трагедию принять лично; он наделен способностью создавать кинообразы и подтексты, которые разговаривают со зрителем параллельно, вплетаясь в канву происходящего, в отличии от Быкова (который приемами киноязыка вообще не заморачивается). Оттого и вдвойне обидно, что создатель «Левиафана» считает себя выполнившим миссию посредством простого окунания в липкое, совковое, рашковое… но местами бесподобное по красоте пространство. Как бы подчеркивая — какие просторы, да дуракам достались. Все пьют, все несчастны, все маются и пытаются себя куда-то деть. Как это избито, и как это уже все было, сил нет… Талантливо передана опустошенность и безверие, но неужели не занадто? Неужели не все еще наелись чернухой, которй полон почти весь «возрождающийся современный кинематограф»?
Звягинцева уже давно, со времен успеха «Возвращения», сравнивают с Тарковским. Действительно, по визуальному ряду, по созданию потрясающего по богатству пиршества коннотаций мастерство Андрея Петровича больше не с кем сравнивать. Но, повторюсь, во всех его фильмах нет просвета, одни вопросы. «Это уже немало!», — скажете вы. Да, но по большому, гамбурскому, счету этого еще ох как мало, чтобы считаться Гением. Конечно, «среди слепых и одноглазый царь», и «кого еще короновать?», и «отечеству нужны пророки и художники». Но можно я буду надеяться, что появится еще режиссер, способный привести к истинной Вере, не очерняя и не вешая ярлык на всю церковь, не втаптывая в грязь любого представителя власти? Я не верю, что они все такие. Не надо озлоблять и без того озлобленных, не надо призывать ненавидеть левиафана еще больше. Никакого конструктива с таким посылом никогда не получится. Тем более, что время для таких моральных экзерсисов сейчас уж точно не вполне подходящее.
Главная ошибка обоих фильмов — упущенная возможность преображения. Оба достигают лишь края пропасти, моральной грани! И впадают в самый большой грех — уныние, безверие и безысходность. В этом коренное различие повествований от, например, «Преступления и наказания», где герой обретает шанс на преображение. Достоевский, по-христиански, сохраняет веру в человечество, говоря, что если есть вера, никакой тупик не страшен и просвет есть. Но что им Достоевский?
«В конце его человеческого тупика возможен только свет, иначе нет ни смысла, ни Бога. И это та грань, за которую решительно невозможно переступить. Страдания Николая не могут не быть той страшной ценой, которую платит человек за свою Веру. Иначе — только смерть, пустота и ничто» — удачно высказался по поводу «Левиафана» Алексей Миноровский. Но света не появилось, и зрителю предлагается лишь выть и лезть на стенку от беспросветности.
Что ж, аплодируйте художникам, которые «так видят». Пусть видят, пусть расцветают сто цветов, потому что я, повторяя Вольтера, «не согласен ни с одним словом, которое вы говорите, но готов умереть за ваше право это говорить». Пересмотрим в сотый раз «Зеркало» и «Ностальгию», и станем терпеливо ждать.
Майже людина